Описание
Факт рождения новой России на развалинах сразу нескольких «старых» в 1989 году зафиксировала Маша Распутина в песне «Белый “мерседес”»: «Мы лучше жить не стали, // Но все-таки настали // Немножечко другие времена».
Первым социальным актом освобожденной в начале 90−х попсы стала мифологизация Запада. «Гудбай, мой мальчик, гудбай, мой миленький: // Твоя девчонка уезжает навсегда», — пела в 91−м году Анжелика Варум. Группа «Кар-мэн» выпускает альбом «Вокруг света», состоящий сплошь из фантазий о загранице: «Лондон», «Париж», «Моя девочка из Америки», «Чио-Чио-сан», «Дели», «Истамбул», «Багама-мама». В том же году Олег Газманов поет: «Мне снится ночами Ямайка, // Лагунно-кораловый риф» — и в красках описывает предполагаемое тамошнее изобилие: «Во сне я кусаю папайю, // Кокосы, бананы жую».
Несмотря на падение железного занавеса и Берлинской стены, к 2005 году, судя по некоторым исследованиям, за границей побывали лишь 3% россиян. И в попсе 90−х заграница — не реальное место, а источник мифов: даже скользкое «baby tonight», буквально «девочка на сегодняшнюю ночь», в песне Лады Дэнс становится романтическим «девочка-ночь».
В 90−е высшим пилотажем считалось выйти замуж за иностранца. «Он уехал в Копенгаген — я осталась, // Вот как с иностранцами гулять», — поет группа «Комбинация».
Копенгаген вообще был общим местом массовой культуры ранних 90−х. В 1964 году Дания принимала у себя Хрущева, в середине 80−х одним из продуктов, символизирующих красивую жизнь, стало появившееся в продаже датское сливочное масло. В 91−м Александр Буйнов поет: «А ты возьми себе билет на Копенгаген, // Там поживешь — сама узнаешь, что почем». Уже в этой песне звучит мотив желанности, но недостижимости заграничного счастья.
«Комбинация» укрепляет этот стереотип в песне American Boy: «Ну, где ж ты, принц мой заграничный?» Героиня этой песни — «простая русская девчонка» — мечтает, что американец подарит ей бытовой рай: «Я буду плакать и смеяться, когда усядусь в “мерседес”, // И буду в роскоши купаться», — а он все не приезжает и не увозит ее из опостылевшей Москвы.
Браки с соотечественниками в это время кажутся слишком уж тернистым путем к достатку. «Платье подвенечное // И этот сервелат // Буду помнить вечно я», — обещает героиня песни «Два кусочека колбаски» (все та же «Комбинация»), ставя знак равенства между двумя девичьими мечтами образца 91−го года — о белом платье и о колбасе. И добавляет: «Пусть теперь ты крутой, // Никого не слушаешь, — // Помнишь ли, милый мой, // Что с тобой мы кушали?» — формируя образ жены бандита или предпринимателя, выбившегося в люди.
Имущественные отношения для попсы будут равны семейным до конца 90−х. В 93−м Наталья Ветлицкая делает трагедию не столько из предстоящего расставания, сколько из раздела имущества: «И больше не звони и меня не зови, // Я забуду про все, что ты говорил, // Я верну тебе все, что ты подарил». Для женщины развод пока еще означает почти полное лишение собственности, которая принадлежит мужу: брачные договоры войдут в моду лишь в середине 2000−х.
Всю первую половину 90−х в России жить труднее, чем за ее пределами. Семья перестала быть базовой ячейкой общества: Вадим Байков от имени мужчин, ушедших в предпринимательство и шоу-бизнес, заявляет: «У меня нет жены — кто за это осудит? // У меня нет жены и, наверно, не будет». Но это не декларация независимости холостяка, а самооправдание разведенного мужчины: «А жена — что жена? Место жительства дочки». А гимном матери-одиночки становится «Колыбельная» Тани Булановой: «Не зови ты мишку папой, // Не тяни его за лапу. // Это, видно, мой грех: // Папы есть не у всех».
█║▌│█│║▌║││█║║█
█║▌│█│║▌║││█║║█
█║▌│█│_
